Старейший хирург России до сих пор проводит более сотни
операций в год. За это 87-летнюю Аллу Левушкину и наградили премией «Призвание»
в номинации «За верность профессии»
«В моем возрасте волноваться по такому поводу уже неприлично»,—
вот что сказала Алла Левушкина, когда журналисты атаковали ее вопросами «Взволнованы
ли вы, узнав о присуждении вам самой престижной врачебной премии «Призвание»?».
А нервничала 87-летний доктор из-за другого. «Сижу я на этой
торжественной церемонии в Москве, смотрю — всем лауреатам вручают тяжеленную
хрустальную статуэтку, плюс еще металлический диплом — для меня серьезный вес.
Как бы, думаю, не уронить все это прямо на сцене и самой не грохнуться». Алла
Ильинична оглянулась — кого о помощи попросить? Дмитрий Медведев по левую руку
сидел, но к нему обращаться было неудобно, где это видано, чтобы премьера в
носильщики вербовали? Повернулась направо, к каким-то мужчинам, зашептала: «Не
могли бы вы вместе со мной на сцену подняться и помочь донести все эти штуки?»
В итоге статуэтку, врученную Алле Ильиничне «За верность профессии», нес
помощник председателя правительства Геннадий Онищенко, бывший главный
санитарный врач России. А Левушкина в это время смущенно кланялась — лучшие
врачи России, присутствующие в зале, встали, все до одного. «Так громко мне
аплодировали, я даже растерялась. И за что?»
«Сталин, посмотри на нас!»
Верность профессии Алла Ильинична хранит уже 63 года. «Вообще-то
я хотела стать геологом — нравится мне походная жизнь, сложности, препятствия.
Но потом прочла «Записки врача» Вересаева и решила поступать в медицинский —
весьма романтическая барышня была. В 1945 году конкурс во Второй Московский
медицинский институт имени Сталина был огромный, что еще больше меня
подстегнуло. Мне говорили: «Ну куда ты лезешь, деревня», а я решила: рискну».
О первых студенческих годах Левушкина отзывается коротко: «Голодали
мы, вот и все». Студентам выдавали талоны на питание, но какое там питание, суп
— одна вода. Зато раз в месяц учащимся мединститута полагалась бутылка спирта,
и с этим спиртом все бежали на базар, на пол-литра можно было выменять буханку
хлеба.
«Выжили мы только благодаря тому, что питались в общежитии
вскладчину. Мои родители, хоть и сами недоедали, но немного картошки из нашей
рязанской деревни присылали. Другим студентам сало передавали, крупу. Так и
держались. Помню, одной девочке привезли здоровенного леща. Это было что-то
невероятное! Мы эту великолепную рыбину неделю ели, еще и суп сварили из
обглоданных до блеска костей».
Гораздо более охотно Алла Ильинична рассказывает о
праздничных демонстрациях. «Это была так красиво, так весело. Мы шли мимо
Мавзолея, кричали: «Сталин, посмотри на нас! Посмотри на нас!» — он стоял в
простом кителе, слегка махал рукой, и каждый был уверен, что он действительно
смотрит прямо на него. Очень мы любили Иосифа Виссарионовича, потому что это
был необыкновенный человек. После войны страну поднял, каждый Новый год —
снижение цен. Как не любить его за это? К третьему курсу у нас даже пирожные
соевые появились, по 40 копеек. А проезд от общежития до института тоже стоил
40 копеек. Поэтому мы всегда ездили «зайцами». Контролеры не выдерживали,
отводили нас в милицию. Там дежурный только руками разводил: «Ну что с вами
делать! Опять деньги проели? Бегите на лекции, и чтоб больше не попадались!» А
на выпускном банкете в 1951 году у нас уже было столько еды, что мы не знали,
какое блюдо первым хватать. Страна зажила сыто, радостно. При этом все,
конечно, знали про аресты. Брата моего отца посадили за анекдот. Не было семьи,
где бы кто-то не пострадал от репрессий, но все равно почти в каждом доме висел
портрет Сталина. Мы все понимали, но верили, что он не виноват в том, что
происходит. Он ведь многого и не знал».
Из института Левушкина вышла «уже опытная: делала
аппендициты, грыжи». Самого первого своего пациента запомнила: трахеотомию
вместе с коллегой ему делали, а он как давай кашлять. «Кровь была даже на
потолке. Ого, думаю, какую кровавую профессию я себе выбрала».
В родной Рязани молодой хирург стала трудиться в санитарной
авиации. «Старым врачам не хотелось по области на вертолетах мотаться, меня
посылали: «Дочка, давай, слетай». Так я 30 лет и летала, все на посылках, будто
самая юная. Тогда пилотам давали специальные значки за часы налета, и они
шутили, что мне тоже пора такой значок выдать — шутка ли, столько часов в небе.
Но мне эта работа нравилась. Раньше ведь в районных больницах оперировали, а
нас, областных хирургов, вызывали на самые сложные случаи. Было дело, даже в сарае
грудную клетку зашивала: самострел в легкое, все вывалилось, транспортировать
больного было невозможно. Ничего, выжил. А однажды нас в селе встречали волки —
пилот не хотел приземляться, боялся: «Сожрут ведь вас, доктор!» А я кричу: «Садись!
Давай попробуем!» И ничего, обошлось, машина быстро подъехала, и я туда
перескочила».
«Не бойся. Улыбайся!»
«Между прочим, проктология — одно из наиболее сложных
направлений в хирургии,— говорит Левушкина.— Это сейчас есть куча инструментов,
а раньше ведь все руками делали, это была ювелирная работа. Специалистов не
хватало, хирургов-проктологов во всей России по пальцам можно было пересчитать
— ну не было желающих оперировать эту часть организма. Считалось, что дело это
грязное и слишком сложное. Поэтому я, конечно, загорелась, когда к нам пришла «путевка»
на курсы по проктологии. «Отправляйте меня!» — говорю начальникам. А они еще
совещание устроили, сомневались, при том что ни одного хирурга-проктолога в
Рязанской области не было. Но тогда один доктор выдвинул аргумент: «Вы
посмотрите, у Левушкиной рост подходящий: полтора метра. Ей только проктологией
и заниматься»«.
Оперирует Алла Ильинична до сих пор — в поликлинике к ней
очередь на осмотр, а в 11-й горбольнице Рязани у ординаторской очередь, все — к
Левушкиной. «Больные меня просто одолевают. Все лезут на операцию именно ко
мне. Почему? Спросите у них». Мы спрашиваем. Нине, жительнице Рязани, сегодня
предстоит операция: «Я хотела только к Алле Ильиничне. У нее такой опыт, ее так
хвалят люди». Нина нервничает, ее даже потряхивает от ужаса. «Чего ты боишься?
— 87-летний хирург склоняется над операционным столом.— Чего дрожишь? Тут на
полчаса всего дел, сейчас заснешь, отдохнешь, проснешься уже без своей
проблемы. Улыбайся!» Нине дают наркоз, а к Алле Ильиничне подкатывают
специальный стул на колесиках: «Карета подана!»
«Вы назовите свою статью «Бабушка с огоньком»,— шутит
ассистент хирурга Владимир Добрынин и потом серьезно добавляет: — Вы не
смотрите, сколько Алле Ильиничне лет. Рука у нее по-прежнему крепкая. И делаем
мы с ней по 150 операций в год. В этом и прошлом году смертность — нулевая». В
проктологии показаниями к хирургическому вмешательству часто являются совсем уж
запущенные случаи, нередко связанные с онкологией, и «нулевая смертность» —
отличный показатель. Поэтому Левушкину на улицах узнают уже больше полувека,
подходят: «Вы меня не помните, но у меня все хорошо, я живу», благодарят. «Многие
меня целуют. Я маленькая, ничего не стоит меня поцеловать, обнять. Один
подошел: «Ух ты моя дорогая!» — и зажал в объятиях, как котенка. Потом я
вздохнуть не могла. Оказалось — сломал ребро».
Врачей и одаривают, не без этого. «Раньше дарили хрусталь,
конфеты. У меня был целый шкаф, заставленный «Красной Москвой». Недавно кролика
подарили — сказали, что зарезали специально для меня. Я лицемер, мясо ем, но не
могу есть того, кого убили ради меня, поэтому позвонила племяннице: «Забери
кролика». А лет 30 назад кухарка нашего первого секретаря, у нее онкология
была, прислала мужа с мешком консервов, мяса, сыра. Мой брат тогда приехал ко
мне в гости, открыл холодильник и обомлел: «Ну ты и живешь!» А кухарка, кстати,
еще вовсю работает, видела я ее недавно».
Она молится за них каждое утро — за больных своих. «Я
верующей давно стала, лет в 60. До этого убежденной атеисткой была, с
институтских времен всерьез увлекалась философией, читала труды Гегеля. Но
смущал меня марксизм-ленинизм, который утверждает, что абсолютная истина не
познаваема. Странное утверждение для материалистов. Стала я задумываться: что
же тогда абсолютная истина? Так пришла к вере. Хожу в церковь, молюсь утром и
вечером своими словами: о больных своих, особенно о самых тяжелых, о своих
родных, о себе, чтобы еще немного продержаться… Почему я до сих пор работаю?
Во-первых, это очень интересно: победить, вылечить. У меня ведь были совершенно
чудодейственные исцеления. Молодая женщина, помню, с опухолью прямой кишки была
— все, неоперабельная. Но я же смелая, да и никто, кроме меня, не брался. Я ее
прооперировала, и она пошла на поправку — как, почему? Уже прошло много лет,
эта больная живет, дети ее уже выросли… А еще мне надо работать, чтобы
кормить своих. Детей у меня нет, я и замужем-то никогда не была, зато есть
племянник-инвалид — его содержу, а у него еще семь кошек на попечении, да у
меня еще своих семеро».
Она перечисляет питомцев: «Гоша, Сына, Лапа, Лада, Чернышка,
Дымка… Старая кошка вот сейчас одного котенка родила, и я ей назначила
усиленное питание. Утром даю всем минтай с лапшой, когда ухожу, то режу мелко
докторскую колбасу — другую не едят. Пакетики им покупаю специальные с кормом,
консервы, наполнитель. Только на кошек уходит рублей 200-300 в день. Но я
кормлю еще и дворовых котов, собак… Вот вы спрашиваете, как сохранить
активность в такие годы. А у меня выхода другого нет, я до конца жизни буду
зарабатывать. Вон птички за окном — я вижу, что они голодные, кормушка с утра
опять пустая, значит, надо покупать корм, значит, опять нужны деньги».
Она улыбается, и сразу становится понятно, как она выглядела
в детстве. «Разве возможно накормить всех птиц на свете?» — спрашиваем мы, и
она, продолжая улыбаться, вполне философски отвечает: «Но можно попытаться».
Наталья Радулова, Рязань http://www.kommersant.ru/doc/2518863